— Он принялся говорить мне, как плохо я себя веду. Мы разошлись во мнениях по поводу жены Джона.

— В смысле? — спрашивает Ники, но Элли ерзает на полотенце и выразительно смотрит наверх.

— Не обращайте на меня внимания, — доносится из клубов пара голос незнакомки. — Все подслушанное в сауне разглашению не подлежит, — смеется она, и девушки вежливо улыбаются в ответ.

— Ну, он спросил, думаю ли я о ее чувствах, — вполголоса объясняет Элли.

— По-моему, это не твоя забота, а Джона.

— Да, но ты же знаешь Дага. Он же самый добрый мужчина на свете! — восклицает Элли, убирая со лба челку. — Он прав, Ники, но я же ее вообще не знаю, для меня она не реальный человек. Какое мне дело, что с ней будет? Ей принадлежит единственный мужчина, который может сделать меня счастливой. И вряд ли она так уж сильно его любит, раз ей нет дела до того, что ему нужно и чего он хочет. Ведь если бы они были счастливы, он бы не стал со мной встречаться.

— Не знаю. Когда у моей сестры родился малыш, она полгода вообще не понимала, что происходит, — качает головой Ники.

— Так у него младшему уже два, — протестует Элли, но, похоже, для Ники это не аргумент: такова оборотная сторона настоящей дружбы — друзья видят тебя насквозь.

— Знаешь что, Элли, — начинает Ники, ложась на скамейку и подкладывая руки под голову, — с моральной точки зрения мне все равно, но ты не выглядишь счастливой.

— Нет, я счастлива, — защищается Элли. — Ну ладно, — сдается она, замечая, как Ники скептически приподнимает бровь, — ладно. Я счастлива, как никогда раньше, и несчастна, как никогда раньше, если ты понимаешь, о чем я.

В отличие от двух своих лучших подруг, Элли никогда не жила с мужчиной. До тридцати лет она откладывала «замужество-и-детей» на потом, вместе с другими делами, которыми собиралась заняться «попозже», например пить алкоголь исключительно в разумных количествах и выйти на пенсию. Ей совершенно не хотелось последовать по стопам одноклассниц, которые уже в двадцать с хвостиком выглядели уставшими от жизни тетками с колясками и финансово зависели от достойных презрения мужей.

Ее последний молодой человек как-то пожаловался, что большую часть времени он ходит за ней, пока она носится взад-вперед и «орет в телефон». Элли рассмеялась, и он обиделся еще больше. Но с тех пор как ей исполнилось тридцать, ситуация перестала ее забавлять. Когда она ездила навестить родителей в Дербишир, они изо всех сил старались не упоминать о «ее молодых людях», и от этого деланого молчания становилось еще хуже. Элли всегда повторяла себе и всем остальным, что ей нравится жить одной. Пока она не познакомилась с Джоном, так оно и было.

— Милая, он женат? — доносится из облака пара женский голос.

— Да, — отвечает Элли, переглянувшись с Ники.

— Если тебе станет легче, то я тоже была влюблена в женатого мужчину, а в следующий вторник будет четвертая годовщина нашей свадьбы.

— Поздравляю, — хором отвечают подруги, хотя Элли понимает: в данном случае поздравления вряд ли уместны.

— Мы с ним абсолютно счастливы. Дочка с ним, конечно, перестала разговаривать, но ничего страшного, главное, что мы счастливы.

— А он быстро ушел от жены? — выпрямляясь, спрашивает Элли.

Женщина завязывает волосы в хвост, и Элли думает, разглядывая ее: вот пожалуйста, у нее даже сисек нет, а он все-таки ушел к ней.

— Через двенадцать лет. Поэтому у нас нет детей, но все равно — оно того стоило. Мы очень счастливы.

— Рада за вас, — произносит Элли.

Женщина спускается с верхней полки, открывает стеклянную дверь, впуская поток холодного воздуха, и уходит, а подруги остаются вдвоем в жарком полумраке сауны.

— Двенадцать лет! — ужасается Ники, вытирая лицо полотенцем. — Двенадцать лет, испорченные отношения с дочерью и нет общих детей. Ну как, Элли, тебе стало легче?

Через два дня, в четверть десятого, звонит телефон. Элли уже на работе, пытается доказать начальнице, что та ошибается на ее счет. Интересно, во сколько Мелисса приходит на работу? Кажется, что из всего отдела она приходит первой и уходит последней, но прическа и макияж всегда просто идеальны, а гардероб безупречен. Элли подозревает, что в шесть утра у Мелиссы тренировка с личным тренером, а через час — укладка в каком-нибудь дорогущем салоне. А у нее вообще есть семья? Кто-то говорил, что у начальницы — маленькая дочка, но Элли в это верится с трудом.

— Редакция, — отвечает она, рассеянно глядя на то, как за стеклянной стеной Мелисса расхаживает взад-вперед по кабинету и разговаривает по телефону, проводя свободной рукой по волосам.

— Я бы хотела поговорить с Элли Хоуорт, — произносит звонкий голос, как будто из другой эпохи.

— Да, я вас слушаю.

— Ах это вы. Меня зовут Дженнифер Стерлинг, я получила от вас письмо.

19

Быстрым шагом Элли идет под проливным дождем, опустив голову и проклиная себя за то, что не подумала взять зонтик. Такси держатся в хвосте у автобусов с запотевшими окнами, заливая тротуары фонтанами воды. В эту неожиданно дождливую субботу она идет по району Сент-Джонс-Вуд, стараясь не думать о белых песчаных пляжах Барбадоса, о широкой веснушчатой руке, втирающей солнцезащитный крем в спину женщины, которая лежит рядом. Этот образ просто преследует ее последние шесть дней — с тех пор, как Джон уехал в отпуск, а неожиданно испортившаяся погода кажется ей лишь очередной шуткой природы, которая, как всегда, не прочь над ней посмеяться.

Пройдя по широкому бульвару, Элли подходит к окутанному серой дымкой большому многоквартирному дому, поднимается по лестнице, нажимает кнопку вызова рядом с номером восемь и ждет ответа, нетерпеливо переминаясь с одной промокшей ноги на другую. Как хорошо, что Дженнифер Стерлинг предложила встретиться именно сегодня: одна мысль о том, что ей предстоит провести всю субботу без работы и без друзей, у которых неожиданно оказалась куча дел, приводила ее в ужас… да еще эта веснушчатая рука.

— Кто там? — спрашивает звонкий голос, совсем не такой пожилой, как она предполагала.

— Элли Хоуорт, я насчет писем.

— А, заходите. Четвертый этаж. Лифта, возможно, придется подождать — ползет как черепаха.

В таких домах Элли бывает крайне редко, а в этом районе оказалась вообще впервые. Большинство ее друзей живут в новостройках, где квартиры с маленькими комнатками и подземные парковки, или в таунхаусах, приютившихся между коттеджами в викторианском стиле. В отличие от них Дженнифер Стерлинг живет в старом, богатом районе, неподвластном веяниям моды. «Пожилая аристократка» — вот как назвал бы ее Джон, с улыбкой думает Элли.

В холле лежит темно-бирюзовый ковер — цвет из прошлого века. Элли поднимается по четырем мраморным ступенькам, держась за латунные перила, покрытые глубокой патиной от постоянной полировки. Да, непохоже на район, в котором расположен ее дом. Там подъезды вечно завалены никому не нужной почтой и брошенными на произвол судьбы велосипедами.

Лифт, поскрипывая и потрескивая, чинно движется на четвертый этаж, и вот Элли ступает на выложенный кафелем пол и видит в конце коридора открытую дверь.

Впоследствии она не может толком вспомнить, что ожидала увидеть: пухленькую старушку с блестящими глазами, закутанную в уютную шаль, в чьем доме полно фарфоровых статуэток. Но Дженнифер Стерлинг совсем другая: ей далеко за шестьдесят, стройная, с прекрасной осанкой — возраст выдают лишь седые волосы, стрижка боб с косым пробором. На ней темно-синий кашемировый свитер, шерстяной пиджак с ремнем и идеально сидящие брюки — купленные скорее в «Дрис ван Нотен», чем в «Маркс энд Спенсер». На шее повязан изумруднозеленый шарф.